На страницах "Российской газеты" председатель Конституционного суда РФ Валерий Зорькин опубликовал статью "Суд скорый, правый и равный для всех ("Судебная реформа Александра II: уроки для правового развития России)" (http://www.rg.ru/2014/09/26/zorkin.html). В ней впервые за долгие годы представитель юридической профессии говорит не с абстрактных позиций в духе рецепции евроатлантических представлений о "правовом государстве", но в виду поиска "сродности" "духа законов" и народной жизни: "Не хотел бы драматизировать, но боюсь, что вскоре форсированная модернизация потребует активной — и коллективной! — мобилизации сил и духа самых широких российских масс. А это возможно лишь в том случае, если нормы законов, качество законоисполнения и вся государственная политика окажутся в согласии с представлениями широких масс о благом и справедливом".
Статья Зорькина касается на самом деле всего комплекса реформ середины XIX в., а также реформ П.А.Столыпина и "буржуазной революции" 1991 г. Автор констатирует: при Александре II возникла система, которая могла считаться вполне либеральной в сравнении с ведущими современными мировыми образцами". Но… "Что-то такая реформа очень болезненно обрушила в российском обществе. Некрасов очень точно выразил эту мысль так: "Распалась цепь великая, распалась и ударила одним концом по барину, другим — по мужику" <…> При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации. Не случайно же крестьяне, по свидетельству историков, говорили своим бывшим господам после реформы: "Мы были ваши, а вы — наши"". Началом крепостничества был "Указ о вольности дворянства" 1762 года. Однако за столетия многое "срослось", как это почти всегда бывает в России.
Также, по словам Зорькина, и П. А.Столыпин "недооценил значение для основной крестьянской массы системы обязывающей взаимной общинной поддержки <…> и той устоявшейся в веках системы крестьянской общинной морали", которая "создавала ощущение справедливости" ( заметим от себя — "создавала" или была ею?). Точно так же, "как бы ни называли это те, для кого приоритетной ценностью является личная свобода" нельзя не признать, что именно "ставка на общинный коллективизм и адекватную ему жесткую моральную нормативность во многом обеспечила великие достижения советской эпохи". Именно поэтому "тот стиль и тип социальной, экономической, политической, культурной жизни, который принесла России эпоха после революции 1991 года, очень широкие массы наших граждан лишь терпят как данность. Но — внутренне не принимают как справедливый и должный".
Все это верно, но сказано, увы, не до конца.
Одной из главных причин неудачи реформ — и позапрошлого, и прошлого веков — Зорькин полагает то, что "скорость изменений не соответствовала культурным ресурсам общества, необходимым для быстрой адаптации к новой реальности". В то время, как Европа "очень постепенно освобождалась от опеки общинного коллективизма, а также очень постепенно вырабатывала те моральные нормы и обычаи, которые облегчали переход к классической правовой и судебной системе типа Кодекса Наполеона". И поэтому, дескать, "в Европе эти процессы все-таки были менее шоковыми". Последнее неверно. Разве не были "шоковыми" английские "огораживания", злодеяния "великой" Французской революции и многое другое? Но, увы, не это главное. К сожалению, не поставлена под вопрос сама необходимость новоевропейских "моральных норм" и "системы типа Кодекса Наполеона" — для России, разумеется.
Зорькин возмущается тем, что "наш бывший соотечественник, а ныне американский профессор Александр Янов договорился до того, что Россия обречена на контрреформистские откаты по той причине, что она много веков назад приняла решение отказаться от "правильного" западного христианства в пользу "неправильного" православия". Возмущается вместо того, чтобы задать вопрос: А может быть, Янов прав, но только "с точностью до наоборот" — Православие "правильно", а соединившись с дохристианским "копным правом", о котором писал еще один из первых русских историков-юристов Н.Д. Иванищев (1811 — 1874), оно и породило принципиально иное правосознание, в котором просто нет и не может быть места "Кодексу Наполеона"? И тогда, не лучше ли, вместо того, чтобы, как делает В.Зорькин, цитировать Э.Фромма о "невыносимой свободе", просто признать непригодность как таковую для России европейского понимания этой "свободы"? Мы — не Европа.
Тогда все становится на свои места. В пьесе А.Н.Островского "На всякого мудреца довольно простоты" генерал Крутицкий пишет Трактат "О вреде реформ вообще". Если иметь в виду наложение законов одной цивилизации на другую, так ли он неправ? А Мартин Хайдеггер такую постановку вопроса назвал бы постановкой вопроса о "аутентичном экзистировании" права. Впрочем, похоже, и сам Валерий Зорькин это внутренне понимает. Ведь дело не в "невыносимой свободе", а в морях русской крови — от реформ и революций по чужим лекалам.
