Авторский блог Александр Проханов 00:00 18 сентября 2014

Митинг

Перед ним был враг, беспощадный, неистребимый, бессмертный, возникший из тьмы времен, чтобы терзать родную землю. Его песня была ритуальным псалмом, накликающим смерть на Россию. Птица, о которой он пел, была синей смертью, которая выклевывала глаза младенцам. Победа и счастье, о которых он пел, были победой над русскими, счастьем при виде их поражения. Солдаты, опьянев от ядовитой огненной музыки, шли к своим гаубицам и "Градам", продолжая стирать с земли города Донбасса

Утром ему позвонила активистка Лапунова — та, что участвовала в ток-шоу "Аналитика". Ее энергичный, требовательный голос с первых же слов вызвал у Кольчугина едкую неприязнь, воскресил недавнее унижение, отвращение к лживому телеканалу, который устроил ему ловушку, вырезал его страстное обращение к президенту.
— Дмитрий Федорович, напоминаю, что сегодня состоится митинг в поддержку Новороссии. В "Останкино" вы дали согласие. Очень вас жду.
— Простите, никакого согласия я не давал. Не мне, в моем возрасте, бегать по митингам. Для этого есть молодые.
— Но, Дмитрий Федорович, ведь вы обещали. Свидетелем тому — вся страна. И потом, вы — авторитет, не сравнимый с нами, молодыми. Вы — золотые уста России!
Кольчугин представил ее моложавое лицо с молодежной челкой, прикрывавшей морщинки на лбу. Ее напор был характерен для женщин, посвятивших себя общественной деятельности, а он всю жизнь сторонился этих шумных и неутомимых активисток, бесцеремонных и фанатичных.
— Еще раз прошу меня извинить. Я неважно себя чувствую. Все, что я мог сказать в поддержку Новороссии, я сказал в моих статьях и выступлениях. Я не оратор, а писатель.
— Дмитрий Федорович, на митинге будут представители всех патриотических организаций. Резолюцию митинга прочитают в городах Донбасса, прочитают в Кремле, прочитает президент. Вы же хотите, чтобы прекратился геноцид в Донбассе? Мы не обойдемся без вашего слова. "С кем вы, мастера культуры"?
Это назойливое вторжение в его тихий утренний дом Кольчугин воспринял, как бестактное насилие. Хотел сказать резкость, но сдержался.
— Еще раз прошу меня извинить, но я не сумею прийти, — и отложил телефон.
Он полил цветы на окнах — те, что раньше поливала жена. Хотел вернуть себе вчерашние переживания, когда память, блуждая в прошлом, отыскивала среди грандиозных переживаний и зрелищ, военных походов, государственных переворотов, роковых для страны потрясений, — отыскивала драгоценные воспоминания о детях, о кратких мгновениях, когда все они собирались вместе.
С маленьким сыном они идут через поле картошки. Сын едва возвышается над ботвой, цепляется за стебли, семенит в борозде, боясь отстать. А в нем такая острая нежность, любовь к его круглой голове, маленькому торопливому телу, которое страстно стремится не отстать, не потеряться в огромном поле, в огромном мире, где ему опорой служит отец, его сила, доброта и любовь.
В осенней деревенской избе они всей семьей собрались у горящей печки. Красные язычки на стене. Жена прижала к себе детей, а он кочережкой шевелит дрова, окружая их красными искрами. Захлопнув дверцу, продолжает рассказывать бесконечную сказку, которую тут же выдумывает. Про волшебных муравьев-канатоходцев. Про злобных карликов и добрых лилипутов. Про Птицу Ночь, которая летает над заснувшей деревней. И в детях такое страстное внимание, нетерпение, и жена, сама, как дите, внимает его фантазиям.
Они вышли на берег ледяного ночного озера, над которым стояла огромная голубая луна. Он подобрал прозрачные ледышки, раздал детям, жене, и они сквозь ледяные линзы смотрят на луну. Лица дочери, сына, жены в голубых таинственных отсветах, и он зачарован огромным волшебным миром, в который они явились и теперь неразлучны навеки.
— А на луне люди водятся? — спросила дочь.
— Мы с вами — лунные люди, — сказала жена.
— Лунные люди, — завороженно повторил сын.
Жена кинула на озерный лед ледяное стеклышко, и оно зазвенело, покатилось, мерцая, исчезая в сумерках. Кольчугин вслушивался, ловил тот далекий звон.
Опять раздался звонок. Он услышал требовательный, возбужденный голос Лапуновой:
— Дмитрий Федорович, включите телевизор! Посмотрите, посмотрите, с кем мастера культуры! А вы не хотите идти на митинг!
Раздраженный, повинуясь бесцеремонному требованию, Кольчугин включил телевизор.
Известный рок-музыкант Халевич пел свою бравурную песню о лазурной птице, приносящей победу и счастье. Он пел ее, находясь в расположении украинских войск в районе Донецка. В парке с поломанными деревьями, среди разрушенных стен сидели на земле солдаты. Гремел и танцевал на месте ударник. Саксофонист раскачивал из стороны в сторону саксофон. Длинноволосый пианист вонзал длинный пальцы в синтезатор. Халевич, со своим характерным лицом смеющейся белки, двигал плечами и бедрами, исполняя гремучую песню. Солдаты хлопали, свистели, раскачивались. На коленях лежали автоматы. Лица были исхудалые, загорелые, опаленные боями.
Кольчугин чувствовал, как истощенные мышцы начинают крепнуть от ненависти. Как скулы сводит судорога отвращения. Слезящиеся глаза наполняются сухим злым блеском.
Перед ним был враг, беспощадный, неистребимый, бессмертный, возникший из тьмы времен, чтобы терзать родную землю. Его песня была ритуальным псалмом, накликающим смерть на Россию. Птица, о которой он пел, была синей смертью, которая выклевывала глаза младенцам. Победа и счастье, о которых он пел, были победой над русскими, счастьем при виде их поражения. Солдаты, опьянев от ядовитой огненной музыки, шли к своим гаубицам и "Градам", продолжая стирать с земли города Донбасса. Эту музыку слышали в застенках пленные ополченцы, у которых битами были перебиты все кости. Колдун с лицом оскаленной белки хохотал над ним, Кольчугиным, над его бессилием и немощью.
И вид этого ненавистного, с беличьими резцами лица распечатал в нем потаенный, казалось, иссякший ключ жаркой страсти и ярости. Он снова был боец, был в строю. Торопливо собрался, вызвал шофера и отправился на митинг.
Митинг собирался в Парке Культуры, на берегу Москвы-реки, в месте, отведенном властями под всевозможные сходы и собрания, которыми кипело недовольное общество. Кольчугин оказался среди многолюдья, которое стекалось, слипалось в сгустки, кружилось в водоворотах, образуя сложную смесь партий, групп, идеологических платформ со своими вождями, стягами, патриотическими листовками. Некоторые явились в футболках с эмблемами своих организаций. Другие навязчиво раздавали крохотные газетки и воззвания. Были заметны странные персонажи, длинноволосые, бородатые, то ли в рясах, то ли в долгополых рубахах, словно явились на митинг из дальних монастырей, из колдовских урочищ, с языческих богомолий. Кольчугину была знакома эта патриотическая толпа, в которой, наряду, с коммунистами, монархистами, евразийцами и националистами, появлялись эти загадочные посланцы Древней Руси, колдуны, волхвы и расстриги.
Было солнечно, жарко. По реке, среди ветряного блеска, плыли трамвайчики. В стороне плескалась музыка аттракционов, раскачивались огромные качели, звенели "американские горки". Крымский мост парил над рекой, словно из голубого стекла, в котором неслись прозрачные энергии света. Кольчугин любовался этим световодом, соединившим Крым и Россию, а Россию с небесной бесконечностью, из которой в русскую душу проливался голубой фаворский свет.
Среди клубящейся толпы была установлена невысокая трибуна, стояли громкоговорители. Кольчугин не спешил к трибуне, останавливался то у одной, то у другой группы, прислушиваясь к молве. Повсюду говорили о Новороссии.
— Слушайте меня, одна женщина сказала, что эта война через двадцать дней сама собой разрешится. Как руками разведут, — это говорила остроносая особа с бойкими сорочьими глазами, какие бывают у разносчиц слухов. — Эта женщина ехала в автобусе, и сказала, что война сама собой рассосется. "Не верите мне? — говорит. — Так вот, смотрите. Сейчас остановка. Я сойду, вой¬дет милиционер и сядет на мое место". На остановке выходит. Заходит милиционер и садится на ее место. Хотите, верьте, хотите, нет, — особа блеснула круглыми сорочьими глазами и заспешила к соседней группе, чтобы там повторить свою историю.
— Это наши специально бомбежку устроили. Люди бегут в Россию, селятся, работу получают. Нам рабочие руки нужны, а то в России русских совсем не осталось. Для того и бомбят, — суровый мужчина с мучительной морщиной на лбу был из тех тугодумов, кому вдруг открывается неожиданная мысль, и они носят ее в своей темной одинокой морщине, как поклажу.
— Вы говорите, почему это президент войска не вводит? А я отвечу. Ему американские генералы показали карту, на которой видно, что нам войны не выиграть. Ихние ракеты все наши шахты, самолеты и лодки в первые полчаса сожгут. Мы и пальнуть не успеем. И его секретное убежище им тоже известно. Его там специальной ракетой достанут. Вот наш-то и испугался. А как же? Своя жизнь дороже! — Это говорил едкий маленький человечек, насмешливо оглядывая собравшихся. И в его глазках светилось превосходство над непосвященными отсталыми собеседниками.
— Им, ребятам донецким, кое-чем помогают, что здесь не нужно. Какое-никакое оружие сунут, которым ни танк, ни самолет не побить. Вот и пусть сражаются, пока их всех не перебьют. Они, в Донбассе, своих богатеев к стенке поставили, красный флаг повесили, а нашим богатеям это никак не нравится. Вот и подставляют под бомбы, чтобы всех перебили, — человек в красной футболке с советским гербом обвел всех настороженными покрасневшими глазами, словно его мучили бессонницы с неотступной тоской.
— В Киеве жиды власть захватили. Была Украина, а теперь Хазария. Они в Донбассе русских добьют и за Крым возьмутся. Мы с мужиками едем в Донбасс с жидами биться, — это произнес молодой парень в черной футболке, на которой красовался белый череп и надпись: "Православие или смерть".
— А что я вам скажу, люди. В монастырях за войну молятся, чтобы быстрее случилась. Война всю дрянь спалит, народ очистит. Много в народе дряни развелось, — бородатый, с желтым лицом мужичок, в линялом подряснике и стоптанных башмаках паломника, перекрестился и пошел, пробираясь среди разноцветных футболок, красных стягов, георгиевских лент, российских триколоров. И над всеми, сотканный из голубых лучей, парил Крымский мост, проливая из неба бесшумную энергию света.
— Дмитрий Федорович, что же вы не идете? Мы начинаем! — из толпы возникла взволнованная Лапунова со своей кокетливой челкой, потащила Кольчугина к трибуне.
С возвышения толпа походила на лоскутное одеяло. Один лоскут был песчано-желтый. Там дружной когортой стояли "евразийцы", облаченные в желтые футболки с черной надписью "Евразия" и скифской бабой. Другой лоскут был красный. Так выглядело движение "Смыслы истории". Каждый соратник напоминал стручок красного перца. В белых футболках с золотыми двуглавыми орлами толпились члены партии "Русь великая". В черных рубахах с белыми черепами на них, теснились православные радикалы. Виднелись казаки в папахах и фуражках. Исповедники языческих культов в белых плащах с золотыми перевязями на лбах. Толпа выглядела беспокойной, нервной. Лоскуты казались сшитыми наспех, непрочно. Между партиями и движениями пульсировало прозрачное электричество, какое трепещет вокруг изоляторов высокого напряжения.
Первым выступал молодой священник, степенный и благообразный. Смиренным голосом проповедника он призывал к миру народ, охваченный междоусобной бранью. Ратовал за скорейшее прекращение боевых действий и за мир на многострадальной украинской земле.
— Господь наш Иисус Христос говорит: "Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божьими". И я призываю вас, братья, проповедуйте мир. С Украины, с благодатной земли Херсонеса, озарило нашу Россию дивное, ниспосланное нам православие. Пусть кротость наполнит наши сердца. Пусть покаяние укротит нашу гордыню, и Господь, вразумляющий нас этой войной, пошлет нам мир, и враждующие стороны сольются в братских объятьях.
Священник взмахнул широкими рукавами черной рясы, став похожим на бабочку-траурницу, и в его руке просверкал золотой крест.
Площадь отозвалась недовольством, глухим ропотом, даже свистом. Никто не хотел примирения. Все хотели сражаться и побеждать. Кольчугин видел, как был смущен священник, ушел с трибуны и стал выбираться из толпы, покидая площадь.
Нещадно пекло. Над Москвой-рекой стояла пепельная туча с оплавленным краем. Вода казалась кипящим свинцом, по которому плыли трамвайчики. В воздухе трепетала прозрачная плазма, заряжала толпу больным электричеством, и казалось, над головами пробегают фиолетовые вспышки.
Выступал лидер евразийцев, рыжебородый, с огромным сияющим лбом, манерами кафедрального профессора, который неистово отстаивал свою теорию.
— Битва за Новороссию — это битва за Евразию! Кто владеет Новороссией, владеет Евразией! Атлантисты, ведомые англосаксами, посягнули на великие пространства бассейнов Дона и Волги, стремясь прорваться к Уралу и в Среднюю Азию! Они посягнули на храм Василия Блаженного, на пагоды Тибета, на мечети Ирана! Началась битва миров! Ополченцы Донбасса — это витязи Евразии! Они истекают кровью на блокпостах Донецка и Луганска, и надо немедленно ввести русские войска для отражения атлантистов! Русские танки должны пойти по улицам Львова и Киева, а если надо, то по улицам Варшавы и Берлина! Пусть не пугают нас ядерной войной! Рабство страшнее любой войны! Наш президент, глубинный евразиец, окружен атлантистами! Они взяли в плен его душу и разум! Поэтому он медлит с вводом войск! Освободим от атлантистов президента! Освободим от атлантистов Новороссию! Слава Евразии и ее славным витязям!
Рыжебородый, сияя лбом, похожий на скифа, случайно нацепившего на себя профессорский сюртук, вскинул вверх руку. Одна часть площади, в желтых евразийских нарядах, ликовала и славила оратора. Другая, в белых облачениях с золотыми орлами, протестовала и свистела.
Выступал предводитель партии "Великая Русь", невысокий, точеный, изящный, с острым решительным носом и подбородком с волевой ямкой. Он твердо оглядел площадь, над которой встала пышная туча с раскаленной кромкой. Кольчугин чувствовал, как в воздухе летают прозрачные электрические стрекозы, трепещут и шелестят. Каждый вздох наполнял грудь сухим огнем, а выдох напоминал фиолетовый факел.
— Войска не вводить! — чеканил слова лидер "Великой Руси". — Россия не выдержит большой европейской вой¬ны! Совокупный военный и экономический потенциал НАТО превышает возможности России в сто раз! Кто призывает к войне, тот провокатор и враг президента! Новороссию поддержим добровольцами и негласными поставками оружия! Люди нашей партии сражаются на блокпостах Донецка, в то время как другие загорают на пляжах Евразии! Берегите президента! Без него у России отберут Крым, а также Урал и Сибирь! Государство нельзя доверять истерическим профессорам и политическим безумцам!
Оратор-"великоросс" отступил вглубь трибуны, где скифская борода профессора–"евразийца" задымилась от ненависти. На площади белый лоскут "великороссов" надвинулся на желтый лоскут "евразийцев", и там заискрило.
Кольчугин боролся с обмороком. Кораблики в кипящей воде плыли, как призраки. Крымский мост казался гигантской птицей с железными перьями и выпущенными когтями, что вот-вот схватит проплывавший кораблик и, сжимая добычу, исчезнет за тучей.
Теперь у микрофона стоял лидер движения "Смыслы истории". Как и его сторонники, он был облачен в красную долгополую рубаху, плотно облегавшую его узкое подвижное тело. Он еще молчал, но уже жестикулировал, выделывая руками магические вензеля, словно гипнотизировал площадь. Его колдовские жесты воздействовали на красный лоскут толпы. Искатели "исторических смыслов" стали раскачиваться, погружаясь в транс, готовые внимать не словам предводителя, а глубинным сущностям.
— Соратники, я обещал вам, что восстановлю Советский Союз? И вот, он восстанавливается в Новороссии! "Красные смыслы" неистребимы, и они вновь проступают на фреске мировой истории! Разрубленные пространства, рассеченные народы соединяются! Там, в Новороссии, созидается новый мир, вызревает новая мировая идея! Всемирная республика Советов! Не Россия присоединит к себе Новороссию, а Новороссия присоединит к себе Россию! И Украину! И Прибалтику! И Францию! И Испанию! И Израиль! На блокпостах сражаются русские, украинцы, евреи, сербы, каталонцы, ирландцы, немцы! Весь мировой Интернационал! И не говорите больше про какой-то особый Русский мир! Там весь мир, все человечество! И не говорите мне о каком-то православии! Там царствует "красное вероисповедание", вера в "красные смыслы", вера в бессмертие! Так победим!
Он совершил движение, напоминающее акробатический танец, и часть площади, исповедующая "красные смыслы", повторила за ним этот пируэт. А остальная площадь враждебно зарокотала. И в ответ зарокотала пепельная туча, в глубине которой появилась черная сердцевина, и там что-то мерцало, потаенное и зловещее.
Кольчугину казалось, что он может рухнуть. Больше не было воздуха, и он задыхался в безвоздушном пространстве раскаленного города. Вода в реке почернела, и кораблик плыл, сражаясь с ядовитыми волнами. Крымский мост казался свитым из черных и синих жил, набряк, как сведенный судорогой мускул. И дико, безумно звенели в стороне аттракционы.
— Дмитрий Федорович, теперь вам! — Лапунова подтолкнула его к микрофону.
Кольчугин почувствовал, как его колыхнуло. Хотел ухватиться за хрупкий штатив микрофона, но удержался, и некоторое время стоял, видя вместо площади разноцветный туман. Туча высилась над головой, похожая на огромного быка. Часть города еще сверкала на солнце, но другая уже была во мраке. И он подумал, что мир явил ему картину вечного сражения света и тьмы, и его смертная жизнь таинственным образом включена в эту схватку.
— Что мне вам сказать, люди русские? — его голос в микрофоне дрожал, предвещая рыдания. — Я не знаю, что чувствует президент, видя, как в детских гробиках лежат убитые дети. Как цветущие города, построенные нашим великим народом, разрушаются бомбами и ракетами. У президента есть совесть, есть боль, есть тысячи неизвестных мне обстоятельств, побуждающих его действовать так, как он действует. Что я могу, русский писатель, проживший долгую жизнь? У меня нет воздушных армий, нет танковых колонн, нет установок залпового огня. У меня есть мои книги, те, что написаны, и та, что еще не написана. Книга о городах-мучениках, которых убивают у всех на глазах. Я поеду в Новороссию и напишу эту книгу. И я хочу, чтобы это была книга любви, книга ненависти, книга возмездия!
Над головой, в черной туче, пророкотало, словно в ней провернули тяжелый вал, и мрачно просверкали колеса, растворявшие тяжкие створы ворот. Дунул холодный ветер, ударили плотный, как пули, капли.
Отталкивая Кольчугина от микрофона, выскочил бородатый, с безумными глазами человек в рваной рубахе, под которой виднелись какие-то железные цепи и скобы:
— Все вы, масоны проклятые! Россию масонам продали! Опять Россию кровью умоют!
Треснуло в небесах, из трещины упал ослепительный белый огонь. И этот слепящий блеск, и рваный грохот, и истошные крики бородатого безумца колыхнули толпу, и она превратилась в яростные клубки, где в ненависти схватились "красные" и "черные", "желтые" и "белые". Дрались, рвали друг на друге одежды, а на них падал гремящий ливень, топил, глушил, и они, продолжая драться, покидали площадь.
Кольчугин один стоял на трибуне среди громыхающей воды. Всё стало непроглядным, размытым. И только Крымский мост был похож на железный корабль, плывущий среди потопа...

1.0x