Тараканы вели себя почти как люди, только не разговаривали. Передвигаясь вдоль труб отопления и плинтусов, они напоминали туристов из фильма «Вертикаль», бредущих горными тропами под песню Высоцкого, а линии ядовитого порошка были похожи на девственный снег, который нельзя пробовать на вкус.
Примерно так же в немом кино разбегались демонстранты, когда по ним стреляли из пулемётов. Так же безмолвно решали свои вопросы представители обособленной касты советских глухонемых на пажитях вещевых рынков.
Взяв с книжной полки в интеллигентном доме книгу, можно было напороться на фразу «час похож на таракана», и вспомнить о ней, смотря по телевизору пресс-конференцию лидера «Песняров» в буфете местного цирка, с медлительным тараканом за спиной, как будто специально вызванным для снижения пафоса мулявинских речей о красоте белорусского фольклора.
Песню «Четыре таракана и сверчок» ребенок повторял с любопытством, пока не обнаруживал, насколько устарели шуточные истории про шарманщиков, зверей и насекомых в ритме фокстрота. Выяснив истинный возраст этих композиций, он начинал ненавидеть и песни, и связанное с ними поколение, срывая злобу дома – на тараканах, во дворе – на муравьях.
Муравьи считались классово близкими, полезными тружениками, тараканы – паразитами, агрессивной диаспорой, пережитком прошлого. Про клопов вспоминали редко, вши стали экзотикой частного сектора, блох никто не видел. Люди боялись микробов больше, чем насекомых.
Азартных игр, в которых решающую роль играла бы скорость, практически не было. Одни и те же кадры, где собаки на бегах преследуют механического зайца, кочевали из фильма в фильм, если надо было как-то обозначить Запад.
Ипподром всплыл в «Ошибке резидента», как прикрытие финансовых возможностей разведчика в разгар его легализации. В американском вестерне наш Ободзинский сравнивал людей с муравьями, ползущими по скалам на блеск золота, хотя многие могли видеть его только во рту у посторонних: цыган, «грузинов», отличая своих, местных, по протезам из металла попроще.
Помимо олимпийских медалей и звезд героя золото заставляло вспомнить о человеке, которому отрезали голову в подземном туалете, и усадили на унитаз с раскрытой газетой.
После событий на Даманском с тараканами начали сравнивать китайцев. Тараканами брезговали, Аркадий Райкин, изображая хулигана, ставит на место соседа по коммуналке вопросом: «В лоб захотел, старый таракан?» А ведь перед ним, отделенный бельевой веревкой, стоял такой же полноправный гражданин, как и он сам.
Стабильность обостряла безысходность, а та, в свою очередь, провоцировала злопыхательство. Где-то, в гомоне игорных домов крутилось колесо фортуны, набирая скорость, и замедляя ход в нужном месте, неслись по своей траектории механические зайцы, а у нас вяло шлепая засаленными картами, просиживали рабочее время, и расползались, шурша болоньей надкрылий, такие же тараканы в семье цивилизованных народов.
В суету городов и потоки машин спускались с отпускных вершин муравьи, чтобы вставить себе зубы из золота Маккены перед экзекуцией в подземном туалете.
Освоив «Превращение» Кафки молодой человек моих лет не мог отделаться от мысли, что он уже читал это на страницах «Юного натуралиста».
Ленивое, развращенное цензурой воображение любопытствовало, а есть ли у насекомых свой Высоцкий, или, на худой конец, Макаревич? Отдельные вольнодумцы прикидывали, как бы вела себя толпа на концерте, скажем, «Дип Перпл» или «Слэйд», если бы вокалист тоже «орал» с помощью жестикуляции?
Но такой степени умственный декаданс достиг уже к концу семидесятых, когда в официальном кино все реже стали высмеивать и передразнивать дефекты речи – картавость, немоту, заикание. А муравей из песни Ободзинского, всползая по старой газете в руках безголового мертвеца, смотрел на Грифа-стервятника, и тот тоже казался ему всего лишь крупной, нестандартной мухой на ленте для мух под каменным небом уборной.
Нет - тараканов не трогали, щадя их, как привычную диаспору, с которой живут бок о бок не одну сотню лет. Любимым насекомым анекдотов, причем даже про звезд эстрады, оставался накожный паразит интимного свойства.
Свершилось – бессловесный таракан, рекламируемый голосом Владимира Басова, затмил остальных, не менее колоритных, клоунов и антигероев мрачнейшей картины «Бег». Наркоман Хлудов, женераль Чарнота, евстигнеевский «Парамоша», и «грек-сладострастник» Ронинсон с магической фразой «Хиру-хиру, пали!» потускнели перед насекомым, сумевшим сделать тараканью карьеру в толпе двуногих эмигрантов.
Его любил выкликать по имени ударник Женя Гинсбург, типичный лабух моего детства, бабник с голосом Нила Седаки и внешностью Иэна Пейса:
«Серый в яблоках таракан фаворит Янычар!» – объявлял Женя-Жаконя, не думая, что это слово могло пробудить у его армянских коллег не самые приятные воспоминания.
А ту песню – «Птицы не люди…» и т.д. он исполнял бесподобно, что называется, один в один.
Женя нашел свое золото Маккены в Карпатах, где свадьбы стоили дорого. Там ему и снесло голову, когда ночное такси нырнуло под вылезший, как таракан за спиной Мулявина, прицеп. Таксист не пострадал, а судьба сорока тысяч – безумной для тех дней суммы, осталось загадкой – еще одна темная, и забытая почти всеми на этой планете история.
Смерть и большие деньги всегда загадочны и смешны – как Карлсон.
Тараканьи бега, уверенно тесня и опережая гавайскую гитару и акробатический линди хоп, снова входят в моду. Точно так же тридцать лет назад суррогатный белогвардейский шансон одолевал спагетти-поп в лице Пупо и Фольи.
Атлеты и чемпионы со времен Нерона пробуют себя в политике. И возможно, уже сейчас, словно пальцы виртуоза по грифу, семенит к креслу диктатора запечный фаворит и безголовых и обезглавленных врангелевцев.