Вряд ли кто-то будет отрицать, что наше общество находится под гнётом бюрократизма. В советские годы мы все роптали на бюрократизм, но партия и пресса против него боролись. Бюрократия рассматривалась как явление паразитическое на теле здорового общества, в котором все важные вопросы принято решать по существу, по-людски.
С приходом новой власти нам стали прививать взгляды буржуазных социологов, относившихся к бюрократии вполне терпимо: мол, это явление естественное, свойственное чуть ли не природе человека. Повестка борьбы с бюрократизмом ушла в прошлое. Это дало свои результаты. В новой России количество чиновников выросло на порядок, а офисные площади увеличились в сотни раз. Эффективность работы этого аппарата — предмет большой полемики.
Философ Александр Зиновьев однажды высказал интересную мысль, что одной из причин гибели первого в мире государства рабочих и крестьян была малочисленность чиновничьего класса. Иными словами, мало было людей, непосредственно заинтересованных в сохранении СССР, несмотря на то, что к 80-м годам в стране сложилась социальная структура, которую философ называл «сверхобществом». Сложно устроенное общество было, а достаточно многочисленного класса федеральных чиновников, кровно заинтересованных в сохранении государства, являющегося основой этого общества, — не было. Теперь класс есть. И технические возможности у современного класса по сравнению с советским чиновничеством — колоссальные!
Пора осознать, что появление доступных копировальных аппаратов и персональных компьютеров стало настоящей катастрофой! Тот документ, который можно откопировать в принципе, бюрократом непременно будет откопирован! Такова природа бюрократии как формы реализации власти, основанной на формальных правилах. Если в наличии имеются все документы, доказывающие, что все правила выполнены, какие в принципе могут быть претензии к функционеру? Замена пишущих машинок персональными компьютерами породила массовый феномен «копипаста»: тексты документов перестали быть оригинальными. Но это ещё полбеды: если речь идёт о рутинных вещах, — оригинальность и не требуется. Форменным ужасом стала возникшая для абсолютно бездарных людей возможность продуцировать чудовищные по своим размерам и бессмысленности тексты, которые вручную написать они не могли бы в принципе.
Неоднократно от технических экспертов я слышал одну и ту же историю: эксперт предоставляет заказчику заключение на одну-две страницы с ясным и однозначным выводом, но заказчика это не устраивает. Он требует 300 страниц! Почему столько? Потому что меньше — «неприлично», «не поверят коллеги», «так принято», «будут подозрения в обоснованности траты таких денег на экспертизу» и т.п. В результате эксперт вынужден ломать свой уникальный мозг на генерацию сотен страниц наукообразного вздора, заполняя страницы громоздкими тавтологиями, бессмысленными ссылками на свои собственные положения, отказом от аббревиатур, псевдо-методологическими рассуждениями об объекте и предмете исследования, декларациями о принципах, основополагающих идеях и «миссиях».
Культура «копипаста» проникла и в суды — причём настолько, что многие судьи разучились самостоятельно писать постановления и приговоры. Каждый адвокат вам может привести десятки казусов, причиной которых было тупое копирование целых страниц мотивировок из одного приговора в другой. Порой это не сказывается на справедливости приговора, однако отучает судью мыслить самостоятельно. Я не знаю, является ли язык основой мышления вообще, как настаивают некоторые философы, но одной из основ юридического мышления юридический язык является совершенно определённо. И логика. Но про логику разговор отдельный. Ещё относительно недавно курс логики у юристов длился два года. Сегодня, согласно Госстандарту, логика не является обязательным предметом даже для юристов! Между тем, сотни лет этот предмет был краеугольным камнем любого классического образования, особенно — юридического. Сейчас это жалкие 34 часа в один семестр на усмотрение факультета, либо по выбору.
Однако всё обстоит еще хуже — лёгкость «копипаста» просочилась в законотворческую деятельность. Наши законы стали настолько громоздкими по объёму и вычурными по содержанию, что не только логика, но и банальный здравый смысл отступают перед ними. Как сказал мне мой друг, сотрудник прокуратуры, сам Уголовный Кодекс превратился в периодическое издание, — его обновляют непрерывно, и отслеживание этих правок требует особого внимания. Сама концепция «правового государства», продвигаемая в нулевые годы как некая идеологема, потворствовала неуёмной законотворческой деятельности. Наши законы зачем-то содержат бесконечное количество избыточных оборотов типа «если не противоречит законодательству Российской Федерации...», «орган действует в соответствии с законодательством РФ...» Простите, зачем это вообще писать?! У нас что, можно действовать в соответствии с законодательством других стран? Или иногда разрешается противоречить законодательству? Или, поиграем в конспирологию, — нас так ментально готовили именно к экстерриториальным изъятиям? Ещё с 90-х годов в массовый обиход вошла иезуитская формулировка «и иные…». Иными могут быть нормативные акты, обстоятельства, признаки, причины — всё что угодно, помимо перечисленных в законе формальных признаков. Фактически это индульгенция на исполнительный произвол.
Профанация законотворчества привела к появлению подобных немыслимых ранее примеров:
«Судебные расходы, понесённые лицами, участвующими в деле, в пользу которых принят судебный акт, взыскиваются арбитражным судом со стороны» (АПК РФ Статья 110). С какой такой стороны?
«…могут принимать нормативные правовые акты, нормативные акты, правовые акты (далее — нормативные правовые акты) по отдельным вопросам» (№ 152-ФЗ «Об обработке персональных данных»). Как это вообще понимать?! С делением понятий у авторов явно проблемы. Выходит, что нормативные акты не являются правовыми актами?
«…в пределах своих полномочий могут принимать нормативные правовые акты» (Водный Кодекс). Хорошо, а за пределами своих полномочий тоже могут? Или не могут?
Одно из определений в Земельном Кодексе выше всяческих похвал: «собственники земельных участков — лица, являющиеся собственниками земельных участков». Но логическая тавтология это мелочь. Это ещё можно пережить. Можно найти примеры высоких приказов и постановлений, в которых вообще отсутствует существительное как часть речи!
Всё это — результат умственной деградации нашего общества. И пресловутая деградация образования — одна из её причин. Сама сфера образования с приходом поколения «эффективных менеджеров», этих апостолов образовательной унии с Западом, пережила поистине фантасмагорическую регламентацию методическими требованиями, никак не связанными с практикой. Появились всякие «модули», «модели», «инновации», «компетенции» и «образовательные технологии». Каждого преподавателя заставили расписывать, какие «технологии» он использует, где у него «инновации» и какие «компетенции» он формирует. Учебные программы стали достигать объёма в сотни страниц! Раньше вполне обходились несколькими страницами. И мы знаем, что на самом деле не существует никаких «образовательных технологий» и прочего перечисленного вздора.
Это просто скверная технократическая метафора. Однако нам этот «речекряк» преподносится с таким наукообразным апломбом, как будто всерьёз речь идёт о вещах, подобных ректификации, хроматографии, гальванопластике или электронно-лучевой сшивке биомолекул. Скажу больше: даже никаких учебных «программ» не существует! Это — обычные планы. На самом деле такая дегуманизация образования началась ещё в СССР. Некоторые учёные педагоги, чей статус в научном сообществе оставлял желать лучшего, испытывали острую потребность в усилении степени научности своей дисциплины. Так учебные планы стали претенциозно именоваться «программами» — это должно было создать некую технократическую иллюзию, что педагоги умеют программировать людей ничуть не хуже того, как программируют компьютер.
Современный педагогический язык катастрофически захламлён наукообразным жаргоном, прикрывающим умственную импотенцию «реформаторов» и «инноваторов», создающим дымовую завесу для освоения инновационных бюджетов и внедрения формальных режимов коллективного оболванивания и дрессировки потребительской паствы. Этот античеловеческий жаргон следует отбросить, вернуться к классике и здравому смыслу.
В армии офицеры возмущены бесконечными фотоотчётами и презентациями в «пауэрпойнте». Вы вообще знаете, что сегодня «пауэрпойнт» — одно из самых популярных слов в армии?! В армии всегда ценили плакаты и прочие формы наглядности, теперь штабные крысы получили идеальное оружие для имитации управленческой деятельности. Раньше в армии были «начфины», начальники финансовой части, теперь же — полноценные бухгалтерии, как на гражданке. Армия сражается, а её офицеров гоняют бухгалтера. Главный врач военного госпиталя показал мне таблицу из двух десятков инстанций, в которые ему следует отправлять разные отчёты каждый день! Раньше таких отчётов по регламенту было всего три, и каждый был обязан занимать не более одной страницы! Эти ограничения были выработаны кровью двух мировых войн.
Мы подошли к самой главной мысли, пояснение которой требует отдельной статьи, но мы её огласим. В стране не просто бюрократия, а, возможно, самая худшая её разновидность, — бухгалтерократия. Под влиянием экономической идеологии монетаризма в нашей державе фактически установилась диктатура бухгалтеров и прочих распорядителей финансовыми правилами. Монетаристы помешаны на контроле над деньгами. Они контролируют деньги даже там, где их нет, где речь о деньгах не идёт в принципе.
С этим пора что-то делать. В нашем обществе совсем отсутствует повестка борьбы с бюрократизмом. Пора её возвращать. Быть может, нужно ввести лимиты на количество продуцируемых документов? Принуждать чиновников к лаконичности? Жёстко лимитировать объём бумаги? Таких мер можно измыслить множество. Но начинать надо с осознания всем обществом степени катастрофичности этой проблемы в текущих условиях.
Автор - доктор философских наук, профессор Финансового университета при Правительстве РФ.
