Вот уже седьмой год, как он ушёл за безвозвратно «красную линию» между жизнью земной и жизнью вечной, но его следы за это время не исчезли, не затерялись: стихи и проза Глеба Яковлевича Горбовского (4 октября 1931 г. — 26 февраля 2019 г.) по-прежнему дарят своё тепло читателям — а это самый верный признак, что его творчество принадлежит к числу истинных достояний отечественной литературы и культуры. О чём, впрочем, и задолго до того сомнений было немного. Сбылось пророченное молодым поэтом ещё в 1957-м:
…а стихи не сгниют.
Без меня хороши,
разбредутся, звеня...
Как остатки души,
как остатки меня...
Конечно, можно оспаривать известные слова Горбовского о России времён «перестройки» и «рыночных реформ»:
Она оболгана, распята,
разъята… Кружит вороньё.
Она, как мать, не виновата,
что дети бросили её.
В конце концов, родителям доверено не только выращивать, но и воспитывать своих детей — так, чтобы те не предавали своих отца с матерью, не отдавали их чужим на оболгание и растерзание, даже если речь метафорически идёт о Родине-матери. «Не виновата» здесь — большое преувеличение, хотя и понятное для большого поэта, хлебнувшего в своей жизни лиха через край, начиная с ареста отца в 1937-м и более чем трёх лет, проведённых в немецкой оккупации, — тех самых лет, на которые в обычных условиях приходится едва ли не главная фаза становления, формирования сущности человека.
Я тоже падал глазами в землю.
Поодаль — падаль
в канавах пахла.
И вырубались,
как рощи, семьи
со мною рядом — единым махом…
В этих условиях перед ребёнком, подростком, «не героем и не партизаном», выбор стоял невелик и прост: или погибнуть, или выжить. Горбовский выжил. Но можно ли было после того полностью изжить в себе глубинное ощущение одиночества, брошенности, неизбежной смертности в этом мире, основанное на таком личном опыте? Вдобавок усиленное околокриминальными послевоенными скитаниями.
Тут становятся понятными многие его стихи, в том числе «Фонарики ночные» с разгульным «Мне бабы ноги целовали как шальные…», и многолетнее пристрастие к алкоголю, и постоянная неустроенность, и… Вернее, непонятно ничего, ибо писательский дар, со всеми его проявлениями, по сути своей — всегда тайна. А дар этот заполнял собой всё бытие Глеба Яковлевича с юношеских лет и до конца дней. По всем свидетельствам, писал он непрерывно и постоянно, где угодно и на чём угодно, на любом клочке бумаги, включая даже пачки от папирос, и это было лишь частным проявлением его непреходящего восхищения Словом, возможностью «подать голос».
Хотя далеко не всё из написанного публиковал (далеко не всё вообще могло быть опубликовано), да и в целом иллюзий по поводу литературной, поэтической деятельности не питал: «Певчих птиц на Руси и подстреливали (Пушкин, Лермонтов), и подвешивали (Рылеев, Есенин, Цветаева), и секли (Полежаев), и сжигали (Аввакум), и «ликвидировали» (Мандельштам, Гумилёв, Павел Васильев), морили голодом, презрением (Ахматова) и просто душили руками (Рубцов) или сбрасывали с поезда на ходу (Кедрин), но чаще — давили… Машиной того времени, в котором они отваживались подавать голос» («Остывшие следы», 1991 г.). Но умение выжить в любых условиях, при любом внешнем давлении, оставаясь самим собой, Горбовскому не изменяло. Переход от маргинальной богемности к статусу официально признанного писателя произошёл у него примерно в 1970–1971 годах и сопровождался изменением всего образа жизни и сознания поэта, долгие годы бывшего патентованным «матерщинником и крамольником», но теперь обретавшего христианское смирение, — что, кстати, вызвало острое неприятие со стороны «диссидентов», до того в значительной мере составлявших его круг общения и ожидавших, что имя Глеба Яковлевича пополнит собой список «жертв советского режима». Но вышло иначе.
Как отмечалось в одном зарубежном издании начала 1980-х годов (то есть ещё до начала перестройки), «русский поэт Глеб Горбовский незаметно скончался в конце 60-х годов XX столетия, но член Союза советских писателей Глеб Яковлевич Горбовский продолжает славное проживание в Ленинграде», якобы создавая вместо поэзии «какой-то поток общих идеологических наставлений, поток разрешённой и даже обязательной проблематики». То, что подобные инвективы «не бьются» с реальностью, подтвердила патриотическая позиция поэта после 1991 года, его публикации, в том числе — в нашей газете.
И конечно, новые мерности пространства смыслов сейчас открываются для нас в программном стихотворении Горбовского 1963 года «Мужик над Волгой»:
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова...
Ещё Россия не сказала
Свои последние слова!
Тогда «последним словом» России считался коммунизм, после 1991 года — «общечеловеческие ценности» либерализма. Что будет завтра? Вопрос открыт. Но в нём точно будет присутствовать Слово Глеба Яковлевича Горбовского.
