К оценке таких безусловно знаковых фигур, как Анри Рене Альбер Ги де Мопассан (5 августа 1850 г. — 6 июля 1893 г.) поневоле следует подходить с изрядной долей осторожности, даже опасения, поскольку они всецело являются продуктом совсем иной эпохи и иной культуры, не говоря уже про личные особенности жизни и творчества, которые в совокупности своей явно выносят автора «Пышки» и «Милого друга» из фарватера/мейнстрима того дела, которому он всецело себя посвятил.
Речь в данном случае, конечно, идёт о французской литературе с её традициями: от «Песни о Роланде», средневековых фабльо и гипербол Рабле. Прежде всего, наверное, можно и нужно отметить, что Мопассан здесь — не твёрдая неподвижность, раз и навсегда определённая, вроде какой-нибудь скалы или нагромождения камней. Его стихия — иная, он — любитель воды, он текуч, словно море или речной поток, причём поток, за полтора века вроде бы безвозвратно ушедший в пески XIX и последующих веков, но неизменно через них просачивающийся в наше настоящее и в будущее.
Впрочем, прошлое как таковое, кажется, вообще не входило в сферу интересов этого писателя. Истории как чего-то иного, отдельного от непрерывно длящейся жизни, для Мопассана, кажется, вообще не существовало — и если поверить его признанию: «Я люблю звериной и глубокой любовью всё, что живёт, всё, что растёт, всё, что мы видим», — нужно верить и в то, что «жить, наконец, — тоже значит умирать!», подобно тому, как ходьба и бег человека являются, по сути, длящейся чередой предотвращённых падений, а «всё то, что вы страстно любите, в конце концов всегда вас убивает».
Нужно ли нам, следом за Львом Толстым, упрекать Мопассана в недостатке и неопределённости нравственного начала его произведений, признавая в них прежде всего «равнодушное торжество ничтожества и пошлости», в условиях которого «погибло и погибает всё чистое и доброе в нашем обществе, потому что общество это развратно, безумно и ужасно»?
Или, следуя известному афоризму Шарля Мориса Талейрана «язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли» (да, в общем-то, и призыву Ф.И. Тютчева, тоже дипломата: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства, и дела свои»), нужно признать искренность слов Мопассана о «тени, в которой я держу своё сердце», а также о причинах его авторской «всеядности»: «Реалист, если он художник, будет стремиться не к тому, чтобы показать нам банальную фотографию жизни, но к тому, чтобы дать нам её воспроизведение более полное, более захватывающее, более убедительное, чем сама действительность… Цель его (писателя-реалиста. — Авт.) вовсе не в том, чтобы рассказать нам какую-нибудь историю, позабавить или растрогать нас, но в том, чтобы заставить нас мыслить, постигнуть глубокий и скрытый смысл событий… Талантливые Реалисты должны были бы называться скорее Иллюзионистами… Каждый из нас просто создаёт себе ту или иную иллюзию о мире, иллюзию поэтическую, сентиментальную, радостную, меланхолическую, грязную или зловещую, в зависимости от своей натуры. И у писателя нет другого назначения, кроме того, чтобы точно воспроизводить эту иллюзию всеми художественными приёмами, которые он постиг и которыми располагает… Иллюзию прекрасного, которая является человеческой условностью! Иллюзию безобразного, которая является преходящим представлением! Иллюзию правды, никогда не остающуюся незыблемой! Иллюзию низости, привлекательную для столь многих! Великие художники – это те, которые внушают человечеству свою личную иллюзию. Не будем же возмущаться ни одной теорией, поскольку каждая из них – это лишь общее выражение анализирующего себя темперамента» (из «Предисловия к роману «Пьер и Жан», 1887 год). «Мы живём в буржуазном обществе. Никогда ещё, может быть, взгляды не были более ограниченны и менее гуманны», — отмечал Мопассан в статье «Любовь втроём» (1884).
Трудно сказать, послужила ли своего рода триггером к литературной деятельности Ги де Мопассана, как считается большинством исследователей его творчества, трагедия франко-прусской войны 1870 года, в которой он, тогда студент первого курса юридического факультета Канского университета, лично принимал участие как рядовой солдат (дослужился до унтер-офицера), а также крах Парижской коммуны и установившиеся затем общественно-политические реалии Третьей республики, со времён которой, по словам А.М. Горького, гербом Франции стал «жирный желудок буржуа с изжёванной фригийской шапкой (символ Великой французской революции. — Авт.) внутри него». Во всяком случае, его первые известные литературные опыты (преимущественно стихотворные) относятся ещё ко времени учёбы в Руанском лицее и знакомства с Гюставом Флобером, произошедшего в 1867 году (мать Мопассана, Лаура Ле Пуатвен, была младшей сестрой близкого друга Флобера, адвоката и поэта Поля Альфреда Ле Пуатвен, и бытует мнение, что именно Флобер являлся биологическим отцом Ги). Однако даже в своих крайне стеснённых после войны жизненных обстоятельствах (вследствие чего Мопассану пришлось оставить университет и поступить на государственную службу в статусе мелкого и малооплачиваемого чиновника) долгие годы ни о какой его литературной карьере речи не шло: «рука» писателя ещё не была в должной мере поставлена, и Флобер своего творческого благословения ему не давал (редкие и случайные публикации Мопассана до 1880 года появлялись, как правило, под псевдонимами и без ведома «мэтра»). Другое дело, что в судьбе молодого автора принимали участие не только Флобер, но и широкий круг его литературных друзей, в том числе такие величины, как Эмиль Золя и И.С. Тургенев.
Весьма показательно, что Ивана Сергеевича, наряду с Флобером, Мопассан всегда, публично и приватно, признавал одним из своих учителей. Возможно, имелась в виду не только литература. Хорошо известно, что Тургенев являлся одним из центров притяжения всей культурной и литературной жизни Парижа 1870—1880-х годов, активно общался с европейскими (особенно французскими) творческими кругами: писателями, художниками, актёрами, журналистами и т. д., — чего стоят, например, регулярные обеды «холостяцкой пятёрки» (или «пятёрки освистанных») в составе самого Тургенева, а также Гюстава Флобера, Эмиля Золя, Альфонса Доде и Эдмона Гонкура, где классик русской литературы играл, по всем свидетельствам, центральную роль. Или присуждение Ивану Сергеевичу 18 июня 1879 года степени почётного доктора Оксфордского университета — первому среди иностранных писателей. И ещё многое другое — некоторые источники, преимущественно близкие к отечественным спецслужбам, приписывают ему важную роль в системе русской внешней разведки той эпохи. Действительно, влияние Тургенева за границей при жизни было несопоставимо велико по сравнению со всеми отечественными писателями-современниками, да и с другими подданными Российской империи. И если принять эту версию как рабочую гипотезу, то в знаменитом романе Мопассана «Милый друг» (1886) можно увидеть не только историю карьериста Жоржа Дюруа, но и стоящее за ней описание всей технологии получения не только «марокканских», но и любых иных, в том числе «русских», займов при помощи целой сети, если использовать более поздние термины, «паблик рилейшенс» (общественных связей) и «гавернмент рилейшенс» (правительственных связей). В число первых, несомненно, в том или ином качестве входил и Иван Сергеевич Тургенев, «изобретатель слова нигилист», как отрекомендовал своего русского учителя французским читателям чуть позже Ги де Мопассан.
В апреле 1880 года в Париже увидел свет посвящённый теме прошедшей франко-германской войны сборник «Меданские вечера» за авторством «Золя и его новых последователей», главным событием которого, по общему признанию, стала мопассановская «Пышка». Флобер на этот раз осыпал своего давнего ученика более чем заслуженными похвалами: «Это шедевр композиции, комизма и наблюдательности» (письмо Флобера Каролине Комманвиль от 1 февраля 1880 года). И в личном письме: «Мне не терпится сказать Вам, что я считаю «Пышку» шедевром. Да, молодой человек, это не более, не менее как мастерское произведение. Это вполне оригинально по концепции, прекрасно взято в целом и великолепно по стилю. Пейзаж и персонажи отчётливо видимы, а психология обрисована сильно… Этот рассказ останется, можете быть уверены». Признанный мэтр французской литературы не ошибся в своей оценке. Рассказ не только остался, но и стал трамплином для всего прозаического творчества Мопассана. Практически одновременно с «Меданскими вечерами» (разница составила всего пять дней) отдельным изданием вышли его «Стихотворения» с посвящением Флоберу, но реакция общества на них была практически полностью заслонена и поглощена триумфом «Пышки». Правда, автор «Госпожи Бовари» скончался в мае того же года (а в 1883 году ушёл из жизни и Тургенев).
Но Мопассан не просто получил литературное имя, стал знаменит — в течение последующего десятилетия он работал с поистине чудовищной плодовитостью: его писательская «норма» составляла пять-шесть страниц текста в день, каждый год выходило несколько его новых книг, и это были не только сборники новелл, многие из которых стали классикой жанра, но и романы, и описания реальных путешествий автора (сейчас произведения такого рода относятся к разряду «нон-фикшн»). В журналах и газетах публиковались также статьи Мопассана. Все 1880-е годы это была настоящая литературная фабрика в одном лице, сравнимая по производительности с Бальзаком и Дюма-отцом (причём без «литературных негров» последнего). Мопассан позиционировал себя подобно одному из персонажей его «Пышки», виноторговцу Луазо, который «слыл настоящим нормандцем, хитрым и жизнерадостным». Но «единственная настоящая слава — это слава труда». Тоже Мопассан, как это ни странно.
К сожалению, его фабрике, столь успешной, было не суждено проработать долго: «Я ворвался в литературу как метеор — я исчезну из неё с ударом грома», — отмечал сам писатель. «Удары грома» раздались уже к сорокалетию писателя: «Всё то, что вы страстно любите, в конце концов всегда вас убивает». Вопрос о влиянии болезни Ги де Мопассана на его творчество (в возрасте 27 лет, то есть ещё до официального начала писательской деятельности, ему был поставлен диагноз «сифилис») остаётся не то чтобы дискуссионным, но, скажем так, почти необсуждаемым. Во всяком случае, до начала 1890-х годов болезнь, иногда проявляясь различными симптомами (головные боли, ухудшение зрения и т. п.), в целом не препятствовала его запредельной — не только по количеству, но и, что гораздо важнее, по качеству, — литературной плодовитости.
Сегодня считается, что им написано 1 141 произведение, в число которых входят около трёхсот новелл, рассказов и повестей, а также шесть романов: «Жизнь» (1883), «Милый друг» (1885), «Монт-Ориоль» (1886), «Пьер и Жан» (1887–1888), «Сильна как смерть» (1889), «Наше сердце» (1890), плюс два начатых им, но незаконченных: «Чужеземная душа» и «Анжелюс».
Для сравнения, перу А.П. Чехова, с которым часто сравнивают французского писателя (и в качестве признанных мастеров короткой прозы, завершивших «век романа», и по продолжительности жизни: 44 и неполных 43 года, причём у страдавшего туберкулёзом Антона Павловича, начавшего публиковаться практически одновременно с Мопассаном в 1879 году, творческая активность длилась четверть века по сравнению с десятилетием Мопассана), принадлежит около шестисот произведений. Уровень требовательности к качеству своих текстов у этих классиков французской и русской литературы был вполне сопоставим. Чехов: «Искусство писать — это искусство сокращать написанное», Мопассан (о Флобере): «Какое-нибудь явление можно выразить только одним способом, обозначить только одним существительным, охарактеризовать только одним прилагательным, оживить только одним глаголом — и он затрачивал нечеловеческие усилия, чтобы найти для каждой фразы это единственное существительное, прилагательное, глагол».
Автоэпитафия Мопассана: «Я жаждал всего, но не находил удовольствия ни в чём». Его последние слова: «Тьма!» Которая есть, по сути, лишь отсутствие света жизни, столь ярко и многообразно отражённого в стихии его творчества.
