К настоящему времени вполне устоялось мнение, согласно которому существовал некий единый советский писатель, да ещё с важной параллельной ролью социального мыслителя, на деле главным для него, — «братья Стругацкие». Во многом поэтому всерьёз отдельно рассматривать нынешнее столетие старшего из двоих братьев, Аркадия (28 августа 1925 года — 12 октября 1991 года), выглядит занятием несколько рискованным, чем-то сродни проведению футбольного матча на минном поле, ибо в данном случае пространства игры и войны вообще не разделены, а, напротив, совмещены между собой настолько плотным образом, что любой вроде бы игровой финт в процессе пребывания на этом поле чреват уже не «потерей мяча», а своего рода взрывом. Но в любом случае, некая попытка «разминирования» здесь не только оправданна, но и необходима. Поскольку судьба творчества «братьев Стругацких» видится некоей калькой ни много ни мало судьбы СССР, а конкретнее — постигшей «союз нерушимый республик свободных» катастрофы — по словам В.В. Путина, «крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века».
Первой совместной публикацией братьев стал научно-фантастический рассказ «Извне», опубликованный в январе 1958 года журналом «Техника — молодёжи». Но для Аркадия этот опыт был уже не первым — его личный литературный дебют состоялся чуть раньше: в 1956 году в № 5 журнала «Дальний Восток» увидела свет его повесть — вовсе не фантастическая, а антиимпериалистическая и антивоенная — «Пепел Бикини», соавтором которой официально значился однокашник Стругацкого по Военному институту иностранных языков Красной Армии Лев Петров (кстати, вскоре взявший в жёны внучку Хрущёва Юлию, дочь его старшего сына Леонида, а после смещения «дорогого Никиты Сергеевича» с поста Первого секретаря ЦК КПСС, как утверждается рядом источников, имевший прямое отношение к созданию и литредактуре мемуаров «кукурузника»). Гонорары же за «Пепел Бикини» (а повесть выходила трижды, в том числе — отдельным книжным изданием ДетГИза 1958 года) соавторы честно поделили пополам. К этой публикации и к последующему появлению знаменитого тандема писателей-фантастов был причастен (более того, стал своего рода их «крёстным отцом», включая рекомендацию в Союз писателей, билеты которого братья получили в 1964 году) Роман Николаевич Ким (Ким Ги Рён), советский чекист и писатель «шпионских» романов, этнический кореец, — весьма колоритный персонаж, общение с которым повлияло, в частности, и на творчество Юлиана Семёнова (включая создание знаменитого, «ушедшего в фольклор», образа штандартенфюрера Макса Отто фон Штирлица — полковника Максима Исаева — Всеволода Владимирова). Это — всего лишь штрих, лишний раз отмечающий близкую дистанцию Аркадия Стругацкого к «элитным», включая «элиту» спецслужб, кругам нашего общества — возможно, позже проявленную и через брак его дочери Марии с Егором Гайдаром.
То, что в феномене «братьев Стругацких» долгое время лидирующую роль играл старший из братьев (и, согласно мнению большинства исследователей, сохранял её до рубежа 1970-х—1980-х годов, а, возможно, и позже — до «Хромой судьбы» (1982), многие моменты в описании главного героя которой «читаются» с биографией Аркадия Стругацкого), — не удивляет: в конце концов, к моменту начала совместной с Борисом литературной деятельности за плечами, кадрового военного переводчика со знанием японского и английского языков, тогда числилась не только повесть «Пепел Бикини» — там были ещё больше десяти лет военной службы, в том числе — на Дальнем Востоке (на фронты Великой Отечественной и советско-японской войны Аркадий не попал, поскольку в 1943 году, после призыва в ряды Красной Армии, был переведён из пехотного офицерского училища в ВИИЯКА, который, с перерывом в обучении, закончил в августе 1949 года, но в подготовке материалов Токийского и Хабаровского процессов японских военных преступников он участие принимал); преимущественно на его опыт, связи и кругозор опиралось их содружество с младшим братом Борисом, по-видимому, в основном с ним держали контакт старшие товарищи... Так что вряд ли стóит считать необоснованным утверждение Дмитрия Володихина и Геннадия Прашкевича о том, что написанные Борисом Стругацким уже после смерти Аркадия «Комментарии к пройденному» об их совместном пути «представляют собой рассказ… меньшей части этого творческого объединения». Откуда вовсе не следует, будто старший из братьев был некоей бóльшей частью феномена «братьев Стругацких» в целом, но, положа руку на сердце, ничего по мере влияния на общество хотя бы отдалённо сопоставимого с лучшими результатами их совместной деятельности Борису (который после смерти Аркадия прожил ещё два «с хвостиком» десятилетия) создать не удалось. Просто «сменилась эпоха»? Возможно. Но всё-таки, что случилось?
В давней уже, датированной 2012 годом, беседе с Сергеем Кургиняном о феномене «братьев Стругацких», Сергей Ервандович высказался в том духе, что их творчество — «это не литературное, а социальное явление, и социальное явление огромное, совершенно не соответствующее мизерной литературной составляющей его». Утверждения о том, что «сам факт огромной читательской популярности прозы Стругацких ещё не является показателем её художественных достоинств», являются достаточно распространёнными. Но то, что через неё, через эту прозу, со всеми вариантами её фантастических антуражей, от «Понедельник начинается в субботу» (1964) до «Отягощённые злом, или сорок лет спустя» (1988) были затронуты — причём не только в плане раздражения, но и в плане «рефлексотерапии» (ведь «фантасты не предсказывают будущее, а предотвращают его», © Рэй Брэдбери), — некие важные и весьма чувствительные «нервы» нашего советского общества советского периода, надеюсь, никто спорить не будет — иначе сам факт несомненного читательского успеха, который на протяжении более чем четверти века сопровождал их творчество (и сопровождает вплоть до нынешнего времени, но уже как «фантомные боли»), был бы совершенно необъясним.
Здесь поневоле вспоминаются известные строки из поэмы Владимира Маяковского «Хорошо!» (1927):
«Я с теми, кто вышел строить и месть
в сплошной лихорадке буден.
Отечество славлю, которое есть,
но трижды — которое будет».
Вполне очевидно: речь велась поэтом про отечество, которое не просто «будет», но «должнó быть». Вот только каким оно должнó быть и, что не менее важно, кому оно должнó? К середине 1950-х годов на такой вопрос потребовались ответы уже не только теоретического, абстрактного, но и конкретно-эстетического характера. Как бы кто ни относился к послереволюционному нашему обществу, всё-таки оно изначально формировалось как общество, устремлённое в будущее: от «земшарной республики Советов» до более частных лозунгов «построения социализма сначала в одной, отдельно взятой стране», «Пятилетку — в четыре (а то и в три) года!» и так далее, что во многом обеспечило «сталинский рывок» 1930-х—начала 1950-х годов, включая Победу 1945 года, овладение энергией атомного ядра и последующий прорыв в космос. К этому моменту советское общество явно «догнало» своё будущее, и его историческое отставание от западной цивилизации — ценой множества жертв: революционных, довоенных, военных и послевоенных — было преодолено. А дальше начиналась уже не только собственно советская, но и общечеловеческая «терра инкогнита» — переосмысленная как «зона» в «Пикнике на обочине» (1972). Для продвижения по которой требовались прежде всего иные социальные отношения, в том числе — с производителями идеального продукта, политэкономия которого, как отмечали ещё Карл Маркс и Фридрих Энгельс в своём «Манифесте коммунистической партии», не идентична законам материального производства и не сводится к ним. Похоже, что именно здесь, в этой точке, обычно помечаемой как «научно-техническая революция», сталинский рывок, который всего за три десятилетия вывел Россию в число лидеров мировой цивилизации, оказался не то, чтобы полностью исчерпан, но утратил свою прежнюю функцию социального ускорителя.
Впрочем, космический прорыв СССР послужил исходной точкой для всей «второй волны» советской фантастики, с романа «Туманность Андромеды» (1957) Ивана Ефремова начиная. Составной частью той же волны стала и первая повесть братьев Стругацких «Страна багровых туч», написанная ещё в 1956-1957 годах, но увидевшая свет в 1959-м, и посвящённая предполагаемым перипетиям освоения будущим Союзом Советских Коммунистических Республик «урановой голконды» на Венере (Аркадию на тот момент «стукнуло» почти 35 лет, а Борису не исполнилось ещё и 30). Их роман в новеллах «Полдень. ХХII век» (первая публикация — журнал «Урал», 1961, №6) — до сих пор вполне обоснованно считается одним из самых ярких (да, и в художественном отношении тоже, сколько бы ни ставили это качество под сомнение последующие критики) описаний грядущего коммунистического человечества, получившего затем бренд «мир Полдня» и полностью соответствующее тогдашнему советскому «духу времени»: ведь ХХII съезд КПСС, провозгласивший, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме» и принявший Третью Программу партии, сразу же получившую имя «Программы строителей коммунизма», прошёл с 17 по 31 октября 1961 года. К тому моменту Советским Союзом уже более-менее уверенно была проложена дорога в обитаемый космос: первым человеком, преодолевшим силу притяжения Земли, стал советский гражданин Юрий Гагарин, следом за ним орбитальный полёт продолжительностью более земных суток совершил «космонавт номер два» Герман Титов, а за день до окончания этого съезда, 30 октября, и «в его честь» на Новой земле была успешно испытана советская термоядерная «царь-бомба» мощностью почти 60 мВт в тротиловом эквиваленте, сейсмическая волна от взрыва которой дважды обогнула земной шар. Казалось, обещанный ещё Марксом «переход из царства необходимости в царство свободы» — действительно, вот он, на расстоянии уже вытянутой руки, близким казалось полное торжество свободной человеческой мысли, продемонстрирована её невероятная сила, способная и призванная на своём пути сметать любые препятствия: как материального, так и духовного порядка. Всё, как пелось в довоенном ещё «Марше энтузиастов» (1940):
«Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесём через миры и века!»
Исполнение всех мечтаний прошлого, а фраза «через миры и века» — как раз про фантастику.
Правда, присутствовал в «программе строителей коммунизма» и ряд нюансов, вполне зримых только сегодня, спустя почти две трети века. «Цель социализма — всё более полное удовлетворение растущих материальных и культурных потребностей народа», — значилось в тексте этой программы. «Всюду, где рушились барьеры, ставившие пределы человеческой изобретательности, люди получали возможность удовлетворить свои потребности, диапазон которых всё время расширялся», — это цитата из фундаментального антикоммунистического труда Фридриха фон Хайека «Дорога к рабству», увидевшего свет на излёте Второй мировой войны, в 1944 году. Вряд ли здесь всего лишь случайная перекличка. Скорее, практически открытый сарказм со стороны реальных авторов партийной Программы 1961 года, тем самым предоставивших Коммунистической партии, Советскому Союзу и всему "мировому лагерю социализма" новый ориентир "удовлетворения потребностей", "красный" вариант "общества потребления" под видом построения коммунистического общества. В произведениях Стругацких такое смещение ценностей зафиксировано повестью "Хищные вещи века" (1965), по своему настроению и пафосу резко контрастирующей с их предыдущей более чем оптимистичной "сказкой для научных сотрудников младшего возраста" "Понедельник начинается в субботу" (СССР — будущее мира, "волшебники-пролетарии всех стран, соединяйтесь!"),где, впрочем, присутствует "кадавр" профессора Выбегалло: "человек, удовлетворённый желудочно", — ещё как гротескный шарж. Но этот шарж затем во множестве вариантов оживал в реалиях советского общества (и в фантастике братьев Стругацких соответственно).
В этой связи стóит заметить: у Аркадия Стругацкого, как будто нарочно, существовал своего рода литературный «двойник» (не тень, а двойник) — в лице рождённого с ним в тот же день, 28 августа 1925 года, Юрия Валентиновича Трифонова, известного как яркий представитель «городской прозы» и, кстати, уже в 26 лет получивший Сталинскую премию за свою повесть «Студенты» (1950) — как раз о формировании в послевоенной советской действительности тех, кого можно отнести к классу производителей идеального продукта, привычный здесь термин «интеллигенция» — он немного о другом. По сравнению с сугубо реалистической прозой Трифонова, ушедшего из жизни на 56-м году жизни, в 1981–м, фантастическую прозу братьев Стругацких можно назвать даже «ультрагородской», поскольку её города относились к будущему, а её проблематика была как бы за рамками трифоновских «Обмена», «Подведения итогов» и «Долгого прощания», даже «Дома на набережной». Однако общая атмосфера измельчания жизненных идеалов и скатывания людей в «мещанское болото» более чем ощутима и для соцреалиста Трифонова, и для фантастов братьев Стругацких. Что во многом и объясняет их нараставшие противоречия с теорией и практикой советского общества, выраженные словами Бориса: «Если для нас коммунизм — это мир свободы и творчества, то для них (властей. — Авт.) — это общество, где население немедленно и с наслаждением исполняет все предписания партии и правительства». Хотя, как выяснилось позднее, в результате «рыночных реформ», сама возможность свободы и творчества связана с социальной структурой общества намного теснее, чем хотелось бы адептам свободы и творчества. Снять эти противоречия для Стругацких, как и для нашей страны в целом, оказалось, в конце концов, возможным только через отрицание самой идеи коммунизма, через признание неизбежности разделения человечества на избранное меньшинство «люденов», «Странников» и на большинство, достойное, по большому счёту, только животной жизни, — вполне в духе западного "глобального электронного концлагеря". В рамках такого разделения естественным выглядит и внимание Аркадия Стругацкого к "гностическим" мотивам в творчестве Михаила Булгакова, особенно после публикации журналом "Москва" в 1967 году романа "Мастер и Маргарита". Сбудется ли этот пессимистический прогноз, решается и по итогам нынешней СВО, одним из эпизодов которой случайно (случайно ли?) стала эвакуация архива братьев Стругацких из Донецка. Во всяком случае, до 2033 года — года столетия Бориса Стругацкого и года, описанного в дневнике лицеиста Игоря из "Отягощённых злом", осталось всего ничего. Сумеем ли мы посмотреть в лицо будущему, которое давно догнали, но всё ещё никак не можем перегнать? Не окажется ли такая попытка сродни описанной греческими мифами попытке посмотреть в глаза Медузе Горгоне?
