Тяжёл подъём по крутой лестнице Маяковского, тяжёл: тем более, когда речь о такой фигуре, как Ленин: неистовство маяковское здесь становится строгим и стройным, развиваясь, поэма влечёт в запредельность свершившегося, осмысливая одновременно образ, который предстоит расшифровывать векам:
Время —
начинаю
про Ленина рассказ.
Но не потому,
что горя
нету более,
время
потому,
что резкая тоска
стала ясною
осознанною болью.
Маковский и ранее обращался к мощи человека, столь круто и сложно менявшего мир, чей вектор – вёл за собой, чья сила завораживала, поднимая толпы, превращая их в народ:
Грудой дел,
суматохой явлений
день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин —
фотографией
на белой стене.
Сильно выполненный Пастернаком, жильно-ствольный портрет вождя, с типичными голосовыми модуляциями поэта:
Он был как выпад на рапире.
Гонясь за высказанным вслед,
Он гнул свое, пиджак топыря
И пяля передки штиблет.
Вот как расшифровывает могучий Л. Мартынов образ того, кого возносили и ниспровергали, чьим именем чуть не клялись, заворожённые, и – отвергали потом, чтобы снова и снова начинать осмысливать ленинскую громаду:
Где Ленин?
Ленин в Мавзолее.
И на медали.
И в звезде.
Где Ленин?
Даты, юбилеи…
Но где же Ленин?
Ленин где?
Где Ленин?
Он на полках книжных.
Но не стоять же целый век
На постаментах неподвижных
Ему во мгле библиотек!
Любой поэт, толкуя по-своему махину Ленина, ищет в нём прежде всего родное…
То родное вещество, что притягивало к нему стольких и стольких…
Вознесенский, идя от Маяковского, но лестницы слов организовывая по-своему, сразу свидетельствует о необходимости расшифровки темы вождя:
Его различаю.
Пытаюсь постигнуть,
чем был этот голос с картавой пластинки.
Дай, Время, схватить этот профиль,
паривший
в записках о школе его под Парижем.
Возвышенная речь отличала поэзию о Ленине.
Речь – приподнятая и высокая, словно поэты чувствовали себя строже, соприкасаясь с махиной и громадой, величием, и Асеев, гудя, тоже набирая обороты от недр Маяковского, возглашал:
Время Ленина светит и славится,
годы Ленина — жар революций;
вновь в их честь поднимаются здравицы,
новые песни им во славу поются.
Много было проходного, но и гудевшее, бившее жизнью и пульсировавшее настоящее – завораживало.
